29 марта 2024, пятница, 1:36
Поддержите
сайт
Сим сим,
Хартия 97!
Рубрики

За 70 лет до побега из Шоушенка

2
За 70 лет до побега из Шоушенка
Дмитрий Дрозд

О попытке одного из самых дерзких побегов из Минского тюремного замка.

Художественный фильм «Побег из Шоушенка» по некоторым авторитетным спискам занимает первое место, как лучший фильм всех времен и народов. И, действительно, он не оставляет равнодушным ни одного зрителя своим невероятным сюжетом, главной темой которого является несовершенство судебной системы, осудившей невиновного Энди Дюфрейна на два пожизненных срока за преступление, которого он не совершал, его стремление к свободе и невероятный побег из тюрьмы Шоушенк. Для своего побега Энди маленьким молоточком пробил огромную дыру в тюремной стене, скрывая пролом плакатом с актрисой. Сложно поверить, но что-то подобное знал в своей истории и Минский тюремный замок, правда, в отличие от американских, наши местные охранники оказались на высоте и вовремя обнаружили подготовку побега, но и минское дело было богато неожиданными сюжетными поворотами и финалом.

В первых числах октября 1907 года начальник Минского тюремного замка Федор Исаков получил сведения о том, что арестанты камеры номер 8 готовят побег, и поэтому приказал усилить наблюдение за этой камерой. Узнать, было это так на самом деле или начальник тюрьмы задним числом пытался таким образом снять с себя обвинения в том, что его администрация чуть не прозевала один из самых дерзких побегов из Минского тюремного замка, сейчас уже не представляется возможным. Безусловно другое, что одну из главных ролей в этой истории сыграла надзирательница женского отделения Анна Рутковская.

В октябре 1907 года в Минском тюремном замке было три женские камеры на первом этаже и две одиночные в башнях. В камере, выходящей в сторону сада, содержалась политическая преступница Эмма Лекке, а во второй от башни – Денисович (или Домисович). За арестантками наблюдали по очереди две женщины-надзирательницы Рутковская и Гилевская, которые дежурили по 6 часов, потом менялись, а потом опять заступали на дежурство. В субботу 6 октября Рутковская заступила в 6 часов вечера и должна была дежурить до 12 часов ночи. Она обратила внимание, что содержащиеся в тюрьме политические арестантки чем-то взволнованы и часто ведут секретные переговоры между собой и с арестантами мужской 8-й камеры. Переговоры между женщинами велись на еврейском языке, но, арестантки не знали, что Рутковская немного понимает этот язык. Во всяком случае, фразу «Будьте осторожны, они уже выехали, сегодня или завтра будут бросать», она разобрала, заподозрила что-то неладное и в воскресение при первой же возможности сообщила об этом помощнику начальника тюрьмы Ликману.

Александр Федосеевич Ликман предположил, что товарищи политических могут бросить бомбу в тюрьму (революция 1905-1907 была только-только подавлена, и времена были неспокойные). О произошедшем он доложил начальнику тюрьмы Исакову, но обыск был отложен до утра понедельника. Возможно, потому, что начальник не захотел портить себе выходной, однако, уже в воскресение Исаков доложил губернатору о том, что предполагается побег. И только проведенный 8-го октября обыск в 8-й камере показал, на каком волоске висело спокойствие Минского тюремного замка. Увиденное потрясло даже самых опытных тюремщиков: в камере, в углу, под нарами, под самодельной, выкрашенной в цвет стены деревянной крышкой, в 70-сантиметровой кирпичной стене был обнаружен пролом, размером, позволяющим пролезть взрослому человеку. И толщина оставшейся стены составляла всего ничего. Как после было записано в протоколе обыска «оставалась не выбитой лишь тонкая, менее вершка (4,5 сантиметра) шириной, часть каменной стенки, которую легко уже было выбить несколькими ударами».

Уже 10-го октября прокурор Минского окружного суда в постановлении за № 23721 приказал судебному следователю МОС по важнейшим делам Пименову приступить к производству предварительного следствия по признакам преступления, 9, 13 и 3 ч. 309 ст. Уложения о наказаниях. На что тот постановил «приступить к следствию… отправившись немедленно в тюрьму для производства такового». Два дня продолжались обыски и осмотры 8-й камеры. Первый осмотр удалось начать только в 7 часов вечера, когда Пименов в присутствии понятых, а также прокурора МОС П.А. Бенико и начальника тюрьмы производили осмотр камеры № 8 для установления размера и характера пролома стены и составили акт:

…Пролом представляется в следующем виде: в стене из красного кирпича на расстоянии 1\4 аршина от самого угла имеется углубление полукруглой формы, на уровне пола. Самый вход в отверстие шириной в 71 см и высотой 37 см; в стене кирпич выдолблен, причем поверхность свода этого углубления сравнительно ровная, что дает основание заключить, что кирпич выламывался мелкими кусками. Это углубление идет вглубь стены, достигая общей глубины 72 см, кроме того, все отверстие направляется вниз по стене, образуя общую высоту отверстия в 86 см. В самом отверстии внизу остатков кирпича и мусора почти нет. По измерении толщины стены чрез форточку в окне оказалось, что толщина стены 77 см…

На следующий день осмотр был продолжен. Ломом легко пробили оставшуюся часть тюремной стены, при этом «выпал наружу на двор кусок кирпича, который оказался влажным, как и все кирпичи в проломе». Внешний осмотр выявил, что с наружной стороны стены было заметно большое круглое пятно подмоченной штукатурки. Место пролома оказалось у самого угла башни, где проходила водосточная труба, и оно было незаметно для всех часовых. Во время обыска был обнаружен «кусок железа длиною 28 см. представляет собою стержень в 20 см. и толщиною в 7 мм и шириною в 2,5 см., постепенно суживающийся к концу». Стало понятно, что злоумышленники смачивали водой скрепляющий кирпичи раствор и соскребали его металлической пластинкой, таким образом, постепенно вынимая кирпичи из кладки. Все «остатки производства» выносили в парашах (специальных ведрах с крышкой для помоев и естественных надобностей) и выбрасывали в сортир. Естественно, никто из надзирателей в эти ведра не заглядывал.

Допрошен был и сам начальник Минского тюремного замка Федор Федорович Исаков (35 лет, православный, грамотный, несудимый), который всячески старался показать, что он полностью контролировал обстановку в доверенном ему исправительном учреждении:

«По поводу пролома стены с целью совершения побега я уже за несколько дней до обнаружения пролома получил негласные сведения и лишь усилил наблюдение за этой камерой, конечно, незаметно для заключенных. Затем я получил сведения, что на стене снаружи у башни появилось пятно; это обстоятельство окончательно меня убедило, что идет пролом стены, а пятно получается от размачивания кирпичей».

Допросив работников тюрьмы, следователь перешел к довольно трудоемкому делу – допросу всех узников, содержащихся в 8-й камере, в которой на 10-е октября содержалось 22 человека, большинство из которых обвинялось в тяжких преступлениях, как государственных, так и общеуголовных. Некоторые из них уже были осуждены на каторжные работы, другим же после суда предстояла смертная казнь, ссылка в каторжные работы или на поселение. Но допрос арестантов не дал абсолютно ничего. Хотя всем было очевидно, что проделать такой объем тяжелой, грязной и довольно шумной работы в маленькой камере незаметно для других было невозможно. Арестанты утверждали, что ничего не видели и всячески оправдывали себя. Пожалуй, самый веский аргумент привел арестант Мордух Альтшуль: «Я не мог принимать никакого участия в совершении пролома, т.к. у меня нет правой руки до предплечья…». Но даже это, казалось бы, стопроцентное доказательство показалось недостаточным следователю, и к Мордуху был вызван доктор для осмотра, который подтвердил, что «применить физическое усердие в проломе каменной стены Альтшуль вряд ли смог».

Казалось бы, что и далее все подозреваемые так и останутся в «глухой несознанке», но дело приняло неожиданный оборот. На имя судебного следователя по важнейшим делам поступило написанное 20-го октября прошение от арестанта 8-й камеры Ивана Кривелева, следующего содержания: «Желая дать показания по поводу обнаруженного подкопа в одной из камер в Минском тюремном замке, я настоящим прошу Вас явиться в тюрьму для допроса меня». Естественно, следователь не заставил себя долго ждать и уже 25-го числа допрашивал Кривелева, который вначале изложил причину своего сознания: «После допроса в качестве обвиняемых всех, содержащихся в камере № 8, мне сделалось жаль всех, т.к. вся камера не принимала участия в совершении пролома, поэтому я теперь и решил вам сказать всю правду» и «сначала я не хотел сознаваться, т.к. думал, что это дело пустяковое, но теперь зная последствие, я и решил изложить правду».

А вот дальше Кривелев привел свой план, который, наверняка, потряс следователя своим масштабом. Оказывается, что беглецы вовсе не планировали проломать стену насквозь, чтоб выбраться во двор, и их замысел был настолько же грандиозен, насколько нелеп. Кривелев предполагал пробивать проход не сквозь стену, а в самой стене, направляясь вниз, в землю, а потом планируя сделать подкоп в земле за пределы тюрьмы. План этот, а также подробности его реализации вполне достойны, чтобы быть приведенными полностью:

«Я предполагал проломать стену вниз по высоте стены под землю, а затем под землей сделать ход за ограждение. Пролом стен непосредственно в тюремный двор – по моему мнению, проект бессмысленный, т.к. побег не удался бы. Несмотря на протест некоторых, коих я посвятил в это дело, я все-таки принялся за работу. Мне было важно лишь разобрать стену, т.к. коридор в земле для меня труда не представлял, как работавшему на приисках и, следовательно, хорошо знакомому с работой этого рода. Разборку кирпичей я производил при помощи того куска железа, который был найден. Работал я всего дней 10 не более, конечно, никто этого не знал, кроме Базыльчука и некоторых других, коих я назвать не хочу. Куски кирпича, выламываемые из стен, выносились в параше, причем, парашу, несмотря на дежурство других, по большей части выносил я с Базыльчуком, чтобы никто из камеры этого не заметил. В производстве пролома принимал участие и Базыльчук, и работали мы днем, чтобы не заметно было наше отсутствие; иногда работали и по ночам. Таким образом, кроме нас двух другие заключенные в камере о проломе ничего не знали… Знали ли содержащиеся в женской камере о проломе стены, я не знаю; может быть, они слыхали стук. Для того, чтобы работать было легче, мы водой подмачивали кирпич в проломе, и тогда не раздавался резкий стук. Я предполагал оставить в стене по обе стороны по вершку, и, таким образом, углубиться вниз...».

Константин Базыльчук подтвердил слова Кривелева: «Действительно, пролом стены задумал Кривелев, и я принял в этом деле участие, хотя никакой надежды на успех мы почти не ожидали. Предполагалось, проломать стену вниз под землю, а там сделать под землей ход за ограду. Работали всего дней 8-10, осколки кирпича выносились в параше, причем в этих случаях парашу постоянно выносили мы с Кривелевым. Кроме нас о готовящемся побеге знали еще некоторые, коих я не назову, но они противились этому и находили бесцельным. Но больше никто не принимал участия в этом, кроме меня и Кривелева, и почти вся камера ничего не знала об этом».

На этом следствие можно было заканчивать и передавать его в суд. Казалось бы, что итог судебного заседания предрешен, ведь кроме тех, кто находился в камере всего несколько дней, и тех, кто, очевидно, не мог участвовать в приготовлении пролома, был человек, который признал себя виновными в этом преступлении – Иван Кривелев. Однако сюрпризы начались уже в самом начале процесса. В качестве свидетелей были вызваны: начальник Минского тюремного замка Ф. Ф. Исаков, его помощник А. Ф. Ликман и надзиратели А. Я. Рутковская, М. И. Мамонько и Р. П. Туроль. Но уже на стадии вручения повесток 25 марта выяснилось, что Исаков уже не состоит в должности начальника Минской тюрьмы, а повестку Ликмана пришлось переадресовать… в Виленскую губернскую тюрьму, где тот содержался под арестом. Кроме того, на первых минутах заседания, начавшегося 24 апреля 1908 года, надзиратель Мамонько заявил, что и надзиратель Роман Туроль содержится под стражей в Минском тюремном замке. Впрочем, были и приятные для обвинения перемены: уже на суде при ознакомлении с обвинительным актом признали себя виновными сразу четыре обвиняемых: Кривелев, Мухин, Будюта и Требух.

Однако, по дошедшим до нас документам можно судить, что процесс не был легким для обвинителей, и, похоже, что главными героями процесса стали именно защитники. В ходе заседания товарищ прокурора просил занести в протокол, что «защитники подсудимых в своих речах употребили, между прочим, следующие выражения: присяжный поверенный Нейфах: «Господин товарищ прокурора не доволен сознанием потому только, что оно соответствует обстоятельствам дела» и «если есть такие моралисты, пусть обвиняют за побег из тюрьмы», и присяжный поверенный Амброшкевич:

«Вашему суду преданы борцы за свободу, за благо народа; борцам за свободу не страшен ваш приговор».

По этим фрагментам можно понять, как пламенно выступали адвокаты, и, похоже, что их речи возымели самое неожиданное действие. Присяжные заседатели должны были ответить на поставленные им вопросы: виновен ли конкретный обвиняемый в том, что в конце сентября и начале октября 1907 года, содержась под стражей в камере 8, по предварительному сговору с другими лицами и совокупными силами с целью совершить побег из тюрьмы сделал в каменной стене пролом…». Совершенно неожиданно для всех присяжные ответили: «нет, не виновен» касательно всех обвиняемых, даже касательно четверых, признавших себя виновными! 24 апреля 1908 года в здании Минского окружного суда был оглашен приговор по одному из самых громких дел в истории Минского тюремного замка: решением присяжных заседателей подсудимые, обвиняемые в подготовке побега, признаны невиновными и по суду оправданными.

Дмитрий Дрозд, «Белорусский документационный центр»

Написать комментарий 2

Также следите за аккаунтами Charter97.org в социальных сетях